Проза жизни - Страница 17

«Посторонней» оказалась пани Мендлевская. Исполненная любви к ближним и тревоги за их судьбу — в данный момент за судьбу Терески, пани Мендлевская с доброжелательным сочувствием расспрашивала пани Марту о дочери и, в свою очередь, делилась добытыми сведениями. Ошарашенная пани Марта узнала, что Тереска ступила на кривую дорожку, которая ведёт к пропасти, что следует немедленно взять её в ежовые рукавицы, но как можно деликатней, и тогда, будем надеяться, её удастся спасти, в чем сама пани Мендлевская глубоко сомневается. Судя по тому, что она слышала, — слишком поздно…

В это время Тереска у себя наверху открыла один глаз и посмотрела на часы. Полчаса прошло, маска сделала своё благотворное дело, и теперь надо её смыть. Тереска уселась на диване и снова вспомнила о теплом молоке.

Спуститься за ним в кухню не было никакой возможности, потому что в столовой, через которую пришлось бы пройти, все ещё бубнил настырный женский голос. Лицо стягивала твёрдая жёлтая корка, придающая ей вид упыря. В волосах и на халате засохли жёлтые струпья. О том, чтобы выйти в таком виде на люди, нечего было и думать. Сидя на диване и тупо уставясь в стену, Тереска размышляла, что ей теперь делать. Вдруг у неё вместе с маской слезет и кожа?

Что бы этой тётке наконец не смыться! Мама наверняка пошла бы её проводить, и можно было бы незаметно проскользнуть на кухню.

Пани Мендлевская, доведя пани Марту до нервного шока и вырвав у неё обещание держать её в курсе воспитательных мер, которые будут применены к заблудшему чаду, наконец стала прощаться. Затаясь на лестнице, Тереска нетерпеливо слушала обмен прощальными любезностями. Скорей же, скорей…

Пани Марта закрыла дверь и застыла в прихожей, охваченная мрачными раздумьями. В двуличие Терески верилось с трудом, а каких-либо симптомов морального разложения до сих пор за ней не замечалось. Но пани Мендлевская дословно воспроизвела разговор дочери с подругой, а причин оговаривать Тереску у неё не имелось…

Пани Марта тяжело вздохнула, надо бы не откладывая объясниться с дочерью… Подняться прямо сейчас? Нет, так сразу у неё не хватит духу, надо подготовиться к разговору.

Она ещё раз вздохнула и направилась в спальню. Тереска, сидевшая на корточках, заняла предстартовую позицию. Но тут раздался звонок в дверь.

Пани Марта повернула обратно, а Тереска отступила на пару ступенек назад. Корка на лице неимоверно ей досаждала. В дверях показался участковый в сопровождении… О Боже!., бандита, замаскированного под Скшетуского.

Окаменев от неожиданности, Тереска слушала, как гости вежливо, но настойчиво домогаются немедленного с ней разговора. В голове мелькнуло, что оно, может, и к лучшему, удастся разобраться хотя бы с бандитами, но тут ей вспомнилось, в каком она виде. Нет, с яичницей на лице она ни за что не покажется…

— Тереска! — позвала пани Марта.

Не зная, что делать, Тереска молчала. Пани Марта пошла к лестнице и заметила за балюстрадой халат дочери.

— Тереска, к тебе пришли! Спускайся! Почему ты не отвечаешь?

Испугавшись, что мать сейчас поднимется к ней, Тереска решила хоть как-то отозваться, но не тут-то было: рот на затвердевшем лице не открывался. Приложив титаническое усилие, Тереска наконец разлепила губы, но они все равно не шевелились.

— Огоди, сейчас ущусь, — невнятно прошелестела она. — Только ереоденусь.

— Что ты говоришь? — переспросила пани Марта, ничего не разобрав.

— Мне надо переодеться, — пробормотала Тереска уже более-менее отчётливо, проделав ещё одно титаническое усилие и заставив губы двигаться.

— Поторопись!

Тереска отступила в свою комнату, нервничая все больше. После недолгого раздумья она бросилась в ванную. Молоко молоком, но, может, сойдёт и вода?

Вода, и холодная и горячая, никак не хотела смывать твёрдую скорлупу, только скатывалась противной слизью. Так можно плескаться до скончания века. Без молока все-таки не обойтись.

Проклиная болтливую посетительницу, милицию, и саму себя за пагубную непредусмотрительность, Тереска совсем растерялась. Путь на кухню через столовую отрезан. Она не сойдёт, пока они не смоются, а они не смоются, пока она не сойдёт. Судя по голосам, к беседе внизу подключилась и бабушка. Значит, пострадавших при виде её от кондрашки будет на одного больше…

Тереска вернулась в свою комнату и обречённо выглянула в окно. Решётка из дикого винограда, навес над чёрным входом, карниз… Ничего не остаётся, как испробовать этот путь, а в кухню можно пробраться из коридора, со стороны сада, минуя столовую и холл. Мамы и бабушки в кухне точно нет, а отцу с Янушеком там делать нечего…

Янушек управился с ремонтом велосипеда, отнёс на помойку остатки старых шин и, возвращаясь, увидел в сумерках сестру, слезающую с навеса. Нельзя сказать, что его это сильно озадачило, может, для человека такой путь самый удобный. С минуту он понаблюдал, как это у неё получается, потом зашёл в коридор и зажёг свет. Сразу же следом за ним в коридор ворвалась Тереска. Янушек обернулся к ней, собираясь спросить, всегда ли она отныне будет пользоваться таким путём, да так и замер, задохнувшись и потеряв дар речи. Правда, через секунду голос к нему вернулся, но лучше бы не возвращался…

Беседа в столовой была прервана визгом. Визг был короткий, но такой душераздирающий, что сорвал всех с мест. Кшиштоф Цегна оказался самым расторопным. В мгновение ока ворвался он в коридор и ещё успел увидеть Тереску в кухонных дверях.

Не взвизгнул Цегна не потому, что представителю закона негоже уподобиться какой-нибудь истеричке или сопливому юнцу, и не потому, что как раз в этот момент Тереска обернулась и угрожающе прошипела: «Молчи, идиот…», а просто потому, что у него тоже отнялись и юлос, и дыхание. По молодости лет Цегна ничего такого ещё в жизни не видел.