Проза жизни - Страница 33

Хозяин слушал их молча, не прерывая, только иногда как-то странно подёргивал челюстью. Тереска и Шпулька, исчерпав запас аргументов, передохнули и заговорили снова. В голосе девушек зазвучали нотки отчаяния.

— Стоп! — остановил их вдруг неучтивый хозяин. — Значит, саженцы. Сколько вам ещё нужно?

Остановленная на скаку, Тереска проглотила полфразы и поспешно вытащила из кармана блокнот.

— Нам нужно ещё двести восемьдесят штук, — не без робости доложила она.

— И столько писку из-за какой-то пары сотен? Я думал, вам две тысячи надо. Лады, сейчас выдам. Пошли!

Ошеломлённые подруги наблюдали, как он открывает один из сараев за домом, как выводит оттуда фургончик, подъезжает к саду и паркуется возле питомника, границ которого было не разглядеть в темноте. Тереска и Шпулька не верили собственным глазам.

Владелец неоглядного питомника вышел из машины.

— Грузить будете сами, — распорядился он. — Одна пускай носит, а другая укладывает в машину.

Шпульке послышалось пение ангелов, Тереске казалось, что окрестности залиты небесным светом. На их глазах сотворялось чудо.

Спотыкаясь в темноте о кочки и посапывая от усердия, Тереска бегом таскала огромные вороха саженцев, не обращая внимания на то, что руки её исцарапаны, а земля и торф сыплются с корней прямо за воротник и даже поскрипывают на зубах.

— Живее! — шипела на неё из фургона Шпулька. — Живее, а то раздумает. Опять псих попался, и слава Богу! Осторожнее, ты мне веткой чуть в глаз не попала!

— Ничего, — пропыхтела Тереска. — Поторапливайся! Может, он пьяный, как бы на свежем воздухе не протрезвел!

Неожиданное счастье вдохнуло в девочек богатырские силы. Облепленный торфом корень хлестанул Шпульку прямо в лицо, в слишком ветвистом деревце она запуталась волосами, но все это были такие мелочи по сравнению с тем, что близился конец их страданий!

— Все! Двести восемьдесят шесть штук выданы, — объявил посланный им небом псих. — Залезайте в фургон и трогаем!

— Вы… вы хотите все это отвезти? — выдохнула Тереска, не поверив своим ушам.

— Куда же денешься? Не на себе же вам их волочь?

— Это… это с вашей стороны… так благородно! Он взглянул на неё как-то странно, насупя брови и что-то прикидывая в уме.

— Извозюкались вы тут, это точно, — изрёк он наконец. — Умоетесь дома! Нету времени! Он залез в кабину и запустил мотор.

— Я считаю, что в обезьянах есть своя красота, — разнеженно проговорила Тереска, убирая с уха сучок и стараясь не колотиться позвоночником о борт тряского фургона.

— Ты права, — с жаром подтвердила Шпулька. — Мне тоже так показалось. Я чулки порвала!

— Я тоже. Плевать! Здесь так подкидывает, что у меня синяки пойдут по всему телу. Дорога наверное слишком ухабистая.

— Что ты! Это самая приятная поездка в моей жизни! — категорически возразила Шпулька. — Хотя я, кажется, сижу на какой-то железке… Не понимаю, почему тебе непременно надо, чтобы парень был красивым, интеллигентным и хорошо воспитанным. К чему это?

— Не знаю. Но я согласна, что внешность бывает обманчива. Нельзя судить человека по виду.

— Вот именно…

Внутренняя красота сидевшего в кабине психа навела Тереску на размышления. Проявленная щедрость бросала на его внешность благородный отсвет. Несмотря на сходство с обезьяной он стал казаться даже красивым, и не только ей, Шпульке тоже. А вот Апполон Бельведерский, если бы он пожадничал и, отказав в саженцах, прогнал от ворот своего сада, — а сад у него наверняка был, — сразу показался бы им заурядным, если не противным. Значит, внешний вид — вещь относительная, изъяны ума и сердца наносят урон красоте, особенно тупость, которая легко проступает во внешности. С тупым человеком трудно общаться по-настоящему…

Душу Шпульки заливало блаженство. Кошмарная история, в которую она впустилась из солидарности и которая все время держала её в нервном напряжении, подходила к концу. Благодаря этому расчудесному человеку… Ошеломление, вызванное свалившимся на них счастьем, постепенно уступало место несказанному облегчению. Она дала себе торжественную клятву впредь держаться от общественных поручений подальше…

На Окенче Тереска пересела в кабину — водитель не знал, куда ехать дальше. Всю оставшуюся до школы дорогу он морщил обезьяний лоб, шмыгал носом и время от времени смачно сплёвывал в окно, что несколько поколебало выводы, сделанные ею насчёт внешности…

— Обезьяна, она и есть обезьяна, — мрачно объявила Тереска, когда фургончик, освободившись от саженцев, исчез во тьме. — На красавцах я не настаиваю, но и за уродами гоняться не собираюсь. А ты поступай, как знаешь.

Шпулька, хлопотавшая над саженцами, пожала плечами.

— Я никак поступать не собираюсь, — решительно сказала она. — Давай укроем нашу добычу поплотнее. Если саженцы украдут, я этого не переживу, так и знай!

Заходящее осеннее солнце розовым блеском заливало мир, в тёплые тона окрашивая лица прохожих, когда сияющая от счастья Тереска подходила к «Орбису» на Братской. С опозданием на пятнадцать минут, о чем даже не подозревала Богусь уже прохаживался перед «Орбисом». Она углядела его издалека и замедлила шаг — от волнения у неё подкосились ноги и перехватило дыхание. Богусь, поглядев в её сторону, остановился как вкопанный, и на лице его появилось выражение… нет, не просто обычного проявляемого к ней интереса, а самого настоящего восхищения. Ошибиться Тереска не могла, в этот миг у неё прорезалось ястребиное зрение.

«Я ему нравлюсь, — ликующе пронеслось в голове, — значит, все-таки я ему…» Богусь уже начинал выходить из себя: ждать девушку было, по его мнению, страшным позором. Он предпочитал опаздывать сам, чтобы дамы знали своё место. Но сегодня ему опоздать не удалось, он управился с делами раньше, чем ожидал, и вот уже пятнадцать минут, как идиот, топтался по тротуару, недоумевая, что собственно воображает о себе эта Тереска. Взглянув в ту сторону, откуда она должна была появиться, потрясённый Богусь застыл на месте.